Ревизор Империи - Страница 5

Виктор еще раз внимательно посмотрел на афишу и его подозрения усилились. На конце предлогов "С" и "В" не было положенного твердого знака, а в словах "разрешения" и "помещении" стояли именно "е", а не "ять", и "и", а не "i".

"Либо афишу писал тот, кто плохо знает дореволюционную орфографию, либо… либо была частичная реформа правописания. А почему бы и нет? И кто у власти? Керенский? Корнилов?"

Беглый обзор по сторонам ничего нового не дал. Гостиница БМЗ как стояла, так и стояла, только была не окрашена. Заглянув за угол, Виктор посмотрел табличку: улица Майской Стачки здесь называлась Парковой. Фабрики — кухни, естественно, не было, как и скверика перед нею, а вместо этого вдоль Парковой тянулись деревянные и каменные дома в один — два этажа. Начинало ряд здание бывшей женской гимназии — длинное одноэтажное строение с большими окнами, как раз на том месте, где потом обоснуется скульптура с двумя лосями. Судя по вывескам торговых заведений, гимназия уже съехала в Старый Корпус. На своем месте остался и красивый одноэтажный особнячок в стиле модерн, в котором в советское время был детсад, а в постсоветское — бюро технической инвентаризации; на месте кинотеатра высились сосны. Легкая извозчичья пролетка уходила вдаль; следуя за ней взглядом, Виктор, к удивлению, не обнаружил знакомого по воспоминаниям детства двухэтажного обшитого тесом здания, где было что‑то вроде кулинарного училища. Здание это потом снесли и поставили памятник комсомольцам в виде очень большого штыка; теперь на этом месте виднелось какое‑то двухэтажное здание с большой вывеской, то ли пассаж, то ли ресторан.

Слева, у переезда, виднелось здание, где будет клуб ДОСААФ. Оно всегда казалось Виктору немного странным своей асимметрией и непонятной колоннадой на углу в сторону перекрестка; здесь же оно выглядело куда более логичным, и чем‑то напоминало итальянскую виллу в неоклассическом стиле Бель Эпок. На месте странной колоннады оказалось крылечко с террасой и балюстрадой наверху, а аккуратные пилястры на фасаде увенчивались изящной лепниной фриза.

И еще вдоль улицы стояли новенькие решетчатые столбы, склепанные из полосового железа, а на них висели самые настоящие электрические лампы в длинных стеклянных плафонах под плоскими блинами эмалированных абажюров.

Оркестр в городском саду продолжал наигрывать что‑то веселенькое в ритме марша, колокольный звон плыл со стороны церкви Петра и Павла и откуда‑то из‑за железной дороги, цокали копыта, пели птицы, светило вечернее солнце, и это все порождало на душе Виктора Сергеевича тихую патриархальную радость, какая бывает в детстве при посещении передвижного зооцирка.

"Вот и правильно", — подумал он. "Народ радуется, ты и радуйся. Встраивайся в общую эмоциональную среду, своим будешь. Язык — это не главное, ты образованный… а, ну да, ты образованный, вот вас так говорить и приучали. Генри Хиггинс молодец, язык в этом обществе показывает социальный статус. Так что ботать на языке Пушкина, Лермонтова и других прогрессивных классиков, коих с детства читал. Что скажут? Скажут — говорит по — образованному. Ай да Пушкин, ай да сукин сын. Ай да Штирлиц. Слава советской школе и ее задаче сделать из рабочих и крестьян лицеистов. Генри Хиггинс молодец, тара — пара, какой‑то там конец…"

Рассмотрение тумбы дало массу интересного. На тему войны ровным счетом ничего не оказалось, даже плакатов военных займов. Зато был плакат пасхального базара с лотереей на строительство российского воздушного флота — двухместный самолет наподобие "Блерио" в облаках; сзади — пилот, спереди — пулеметчик, который стреляет стоя на фюзеляже, как циркач. Кроме того, в честь пасхи на футбольном поле при храме Преображения Господня (о, господи!) был намечен товарищеский матч местных команд "Надежда" и "Польза", а в саду Общества трезвости вечером танцы.

Тут Виктор отметил про себя, что и пьяных не видно, а в книгах про царское и раннее послецарское время народ на пасху здорово надирался.

В саду Вольнопожарного общества обещали открытое соревнование по поднятию двухпудовой гири и концерт в честь ветеранов японской войны, с выступлением говорящей собаки г — на Борменталя ("Оба — на! Шарикова, что ли покажут?"). Больше же всего поразили две афиши. На первой из них было крупным шрифтом, похожим на компьютерный "Traktir", было выведено "Пылающий Эрос". Оказалось, что это выступление заезжего велотриальщика с цирковой фамилией Эрос. Хотя, если подумать, это было ничуть не страннее виденной Виктором в Москве, в нашей реальности, вывески "Салон Гея"; греческая мифология — коварная штука. Другая афиша была рекламой "Радиотехнической лавки Аудион", она сообщала о поступлении в продажу граммофонных труб из папье — маше, и это напомнило Виктору эпизод из кино "Начальник Чукотки", где ушлые американцы меняли меха на рупоры от граммофона.

В общем, обозревать афишную тумбу — это все равно, что лазить в Инет: всего много и без толку. Адрес лавки Аудион он списал; она была где‑то в Елецком переулке.

"Так. Какое‑нибудь заведение, чтобы работу поискать или загнать что нибудь, чтобы на ночлег устроиться — это, скорее, у завода, в старой части поселка. На сам паровозный соваться незачем — воскресенье, в гимназию тоже. Потом к радиолавке, если там тоже не выходной, оттуда на станцию."

За метровым решетчатым забором, на месте сквера перед фабрикой — кухней, в окружении стройных сосен и берез кучковались коричневые домики, обшитые тесом; они напомнили Виктору то ли пионерлагерь, то ли турбазу. На бараке, что стоял напротив калитки, красовалась длинная и узкая вывеска заводского общества потребителей на паях. До обоняния донесся запах квашеной капусты, соленых огурцов, постного масла, сушеных грибов и фруктов и сдобной выпечки. Голода, надо понимать, здесь не было.