Ревизор Империи - Страница 87

— Вот! — согласился краснокожий. — Селифан, слышь, что образованный чек грит? О — от она, гимназия врать не будет… К — кого хошь порешу за государя, и судьи… судьи! — меня оправдают…

Патриотический порыв продолжался уже за спиной Виктора.

"Вот тебе и "долой самодержавие". Вот тебе и братья по классу. Чего это они так вдруг к Николашке?"

Из истории Виктор знал, что Бежица славилась прежде всего революционным прошлым. Первый социал — демократический кружок появился в ней в конце прошлого — то — есть, для читателя уже позапрошлого века. Бежицкие и сами стачки устраивали, и подбивали на них арсенальских, мальцевских, мельниковских и могилевцевских. В пятом году в Бежице фактически положение контролировали Советы, и войска боялись сунуться, а в октябре семнадцатого советскую власть установили практически без единого выстрела. Даже после распада Союза Брянщина еще долго входила в "красный пояс", где поддерживали коммунистов, и в основном, конечно, голосовал за них Бежицкий район. В этой же реальности любовь пролетария к монарху выглядела тем более неестественной, что царя тут никак не пиарили.

"В пиво им чего подмешивают?"

Теряясь в догадках, он дошел до Церковной, и, увидя перед палисадником одного из доживших до нашего времени особнячков скамейку, присел на нее. Над головой шумели молодые липки, смягчая своим ароматом знакомый, доносящийся с завода, запах железа и угля. В голову лезли варианты узлов танка. Мимо бродила в основном состоятельная публика.

— Звиняюссь…

На скамейку плюхнулся невысокий мужчина под тридцать, в приличном, но несколько помятом шерстяном костюме. Открытый лоб с легкими залысинами, аккуратные маленькие усики и большой темно — синий шелковый галстук могли бы придать ему если не благородный, то, по меньшей мере привлекательный вид, если бы не запах спирта, разносившийся метра на три вокруг незнакомца.

— Не обращайте на меня внимания… Завтра я буду как стекло. Просто не на что. А вчера мое имя было на вывеске — Вы — рош — ни — ков. Верно, слышали?

— Увы.

"Может, это и есть тот самый контакт? Однако…", подумал Виктор, оглядывая незнакомца. "А хотя — кто ж на пьяную болтовню подумает? Они, если существуют, должны опасаться слежки за мной. Не спешим."

— Вот… Завтра про Вырошникова в России не будет знать никто. Бан — крот. Скажете, сам виноват? Сам… Все состояние вложил в красильную фабрику. Купил по дешевке, разогнал воров — управляющих, и деньги потекли… Прибыль, известность, вложил в еще одну. Понимаете? А потом пришли от комиссаров: рабочий день, охрана труда, санитария, зарплата… Все! Какое им дело, сколько я им платил? Кто недоволен — пожалуйста, скатертью дорога, пусть к другим наймутся! Все, все в долги, в убытки. Все с молотка, вот — на последние в родные места. Фабрика Вырошникова… Нищий Вырошников! Вы не поймете, как это — с высоты — и в грязь!

Он подвинулся на середину скамейки, ближе к Виктору.

"Если он передаст что‑то, то это именно сейчас."

— У меня есть проект, — продолжал Вырошников полушепотом, — и не сочтите его пьяным бредом. В России не нужно столько людей. Они рождаются, уходят из деревни, потому что дети делят отцову землю на все меньшие и меньшие доли, и скоро вся земля исчезнет в межах. В городах они не находят работы, потому что товаров и так перепроизводство. Они готовы наниматься все за более жалкие условия, мучаются, и любые попытки дать этой массе состоятельную жизнь ведут ко всеобщему разорению. Какой же выход, вы спросите? А выход простой: в России должно остаться миллион людей. Ну, может больше, может пять. Только высшая раса! Инженеры, поэты, художники, люди дела. Лишь они имеют права на жизнь.

— А остальных куда? — растерянно спросил Виктор, подозревая, что контакт, очевидно, не состоится.

— Вот в этом, — Вырошников многозначительно поднял палец, — и состоит квинэссенция моего проекта. Переработать! Мы тратим деньги на производство фосфатов, а у нас под рукой готовое, изумительное удобрение для истощенных, плохих земель. Вы понимаете, о чем я. И на этой удобренной почве расцветет новая раса избранных. Кем избранных? Богом. Бог дал им талант быть учеными, заводчиками, министрами. Остальное они должны доделать своими руками.

— Но кто же будет работать на этих избранных? — произнес Виктор, уходя от ответа.

Вырошников расхохотался, его голова откинулась назад, по подбородку изо рта потекла струйка слюны.

— И это говорите вы! Вы, человек образованный! Машины! Машины будут работать, сударь мой! Думаю, по этой части нам надо обратиться к немцам: их ученые создадут машины, которые работают без людей. Заодно немцы и придумают способ, как быстро перевести людей на удобрение. У пока нет такой заботы, вот они и не догадались.

— Ну, за любой машиной нужен уход… ремонт… — растерянно протянул Виктор.

— Это продумано. Надо выписать рабочих из Туниса — их понадобится совсем немного. Их выдрессируют, научат выполнять разные простые действия, будут хорошо содержать и предоставят разнообразные удовольствия. Выросшие в дикости, они буду вечно благодарны…

Тут Вырошников внезапно закашлялся, поперхнувшись слюной; пользуясь случаем, Виктор пробормотал "Извините", встал и направился по Церковной в сторону дома.

"Это что ж выходит‑то? Это что, значит, все эти гулаги — голодоморы — репрессии, все эти подвалы ЧК, все это, что же, спасло Россию от еще большего ужаса — социального расизма? Бред какой‑то. Чего делать‑то, что в этой реальности менять? Выследить, где этот урод живет, купить завтра браунинг и грохнуть? Чушь, чушь, чушь! Все равно додумаются. Я уже где‑то слышал… Да все там же. У писателя Лавренева в "Рассказе о простой вещи". Только там это белый офицер развивал, офигевший от злобы на мужичье. Цвет нации, японский городовой."