— Скажите, не это Крахтовский дом? — спросил Виктор у компании молодых рабочих, спускавшихся с крыльца.
— Был Крахтовский, — ответил один, вихрастый парень с веселой искрой в темных, цыганистых глазах. Его еще Мария Клавдиевна для заводского собрания купила. Пять лет назад вот театр пристроили, туманные картины на полотне показывают. Не на картину, случайно?
— А что сегодня идет?
— "Любовь на закате дней". Жестокая мелодрама. Любят наш синематограф делать сборы на дешевых эффектах.
— А вы какое бы хотели посмотреть?
Компания зашумела.
— Про жизнь! Про завод наш, про смену, про жизнь нашу от гудка до гудка.
— Про то, как старые мастера над молодыми издеваются.
— Про новые станки! Хозяева думают, машина решает все. Неправда то! Человек при машине главное, от его мастерства и любви к делу машина идет, а не от пара и электрической силы. Пусть снимут про то, как парень из деревни пришел, и в фабричном котле в рабочую кость переварился, как железо в вагранке.
— И про настоящую любовь! — воскликнула девушка. — Такую, что человека к счастью ведет. А что это — взяли и все умерли.
— Когда‑нибудь снимут, — ответил Виктор. — А на безрыбье… Схожу пока хоть на упадочную буржуазию посмотрю. Удачи вам!
Взяв билет в кассе, Виктор обнаружил, что времени до начала было еще изрядно. "Заскочу‑ка я к Гитлеру, если еще не закрылся. Надо внешность в порядок привести…" Мастер обслужил его быстро, но настолько уболтал, что у Виктора Сергеевича, когда он вышел из цирюльни, совершенно вылетело из головы, куда он собирался. Вместо кино он направился по хозяйству — сначала искать прачку, затем в лавку, чтобы взять, что перекусить на утро, и вспомнил о билете лишь тогда, когда сеанс уже давно начался.
"Ну и ладно", подумал Виктор, "что я, у себя в реальности мыла не насмотрелся?"
Хотя, конечно, он был не совсем прав: мыло восемнадцатого года все же не то, что наше. До тридцатых кино предлагало получить кайф от возможности увидеть на экране живую реальность. Кино тридцатых — пятидесятых показывало, как надо менять реальность и получать от этого кайф. Кино шестидесятых — восьмидесятых призывало думать, как изменить реальность, чтобы все было в кайф. Нынешнее кино приучает наплевать на реальность и получать кайф от просмотра. Но для опоздавшего это значения уже не имеет.
Теперь он готовился отойти ко сну и переваривал новости. Темнело. Со станции долетел гудок, и слышался приглушенный шум товарного состава; внезапно из открытой форточки до Виктора донесся отдаленный выстрел, спустя короткое время — еще два.
"Китайская пиротехника", пришло ему в голову. "Воскресенье. Хотя здесь, скорее всего, своя."
Хлопки не повторялись. Виктор закрыл глаза и повернулся набок; пистолет в расстегнутой кобуре лежал под подушкой, как в виденных в детстве фильмах про гражданскую. В голову лезла всякая ерунда.
"Интересно, почему во второй реальности МГБ так немеряно круто поднялось уже к пятьдесят восьмому? Неужели дело в Хрущеве? А что — вычистил кадры, связанные с Берией, понаставил вместо разведчиков бывших партсекретарей, а кто из старых остался, особо не рыпался… С того и Пеньковского проморгали? А там, во второй, Берия во главе и осталась преемственность. Черт, все равно это тут никак не поможет. И Ковальчука из этой реальности не видно."
Утро трудового понедельника началось с того, что позвонил Брусникин и попросил зайти. Кабинет капитана был в дирекции, в конце коридора первого этажа.
— Виктор Сергеевич, у меня для вас еще одна новость, и не из приятных. Вчера вечером стреляли в инженера Ярчика. Из девятимиллиметрового браунинга.
— Если вы проверяете владельцев девятимиллиметровых браунингов, то я в это время был дома, соседи могут подтвердить.
— Откуда вам известно время?
— Это элементарно, господин капитан. Стрельбу слышала каждая собака в Бежице. Три выстрела. Еще поезд шел. Время не знаю, на часы не смотрел. Оружие было при мне.
— Ну, ваше оружие вне подозрений. На месте происшествия найдены гильзы не от браунинга десятого года, на который вы изволили вчера разориться, а от браунинга третьего года, как у меня.
— Очень интересно.
— А что с Ярчиком, вас почему‑то не беспокоит.
— Вы сказали "стреляли", а не "застрелили". Я решил, что его жизнь вне опасности.
— Да, его спас случай. За мгновенье до выстрела он запнулся о камень и упал. Покушавшийся сделал еще два выстрела в его сторону, потом цель заслонили сбежавшиеся люди. Тогда стрелок бросился к железной дороге и успел вскочить на проходящий товарняк. Охрана на мосту прозевала, а пока звонили в Радицу, тот скрылся. Ярчик не получил даже царапины.
— Повезло.
— Ему‑то повезло… Нам известно, что вы вчера покупали билет в Общественном собрании, но картину не пошли. Почему?
— Гитлер мозги забил.
— Он может. То — есть, вы забыли, что собрались смотреть картину?
— Да. А при чем тут Ярчик?
— Понимаете, он похож на вас ростом и комплекцией, волосы с сединой. Вчера вечером он был одет в костюм того же цвета и похожего кроя. Стреляли в него, когда он вышел с сеанса в Общественном собрании, со стороны железной дороги, с тридцати шагов, во время прохождения поезда.
— То — есть, вы хотели сказать, что Ярчика приняли за меня?
— Этого нельзя исключать. Скажите, а кто знал, что вы идете на сеанс?